Развитие гештальт-терапии в полевой парадигме еще раз заставляет задуматься о вопросах теории и практики этого психотерапевтического подхода. Способ мышления и теоретическая позиция терапевта неизбежно отражаются на практике и могут быть ясно прочитаны в его вопросах к клиенту и интервенциях. Ж-М Робин иллюстрирует это положение, вспоминая позицию Ф.Перлза: «Перлз настаивал на том, чтобы пациенты преобразовывали свои вопросы в утверждения, поскольку считал, что любой вопрос содержит имплицитное утверждение». В свою очередь высказывания и интервенции терапевта содержат его способ мышления и принадлежность к определённой мето- дологии. «...любое высказывание психотерапевта, любой вопрос, адресованный пациенту, обнаруживает карту миру этого терапевта» [4]. Стремясь к расширению осознанности, что лежит в основе нашего метода, нам важно понимать, что мы как терапевты транслируем нашим пациентам и что, как мы считаем, приводит к изменениям. Если наши теоретические соображения влияют на практику, то на развитие теории, в свою очередь, влияют социальные процессы. Особенно это хорошо видно, когда мы прослеживаем путь развития гештальт-терапии.

Об этом подробно изложено у М. Спаньоло Лобб [7]. Влиянием социальных процессов на общественную жизнь можно объяснить широкую популярность гештальт-терапии на пост-советском пространстве. Потеря индивидуальности и желание обрести автономию долго оставались «фигурой» для наших людей. А гештальт-терапия давала возможность вернуться к себе, к своим потребностям. И получалось порой упрощенное понимание гештальт-терапии как следование своим потребностям, отреагирование.

Меня как гештальт-терапевта всегда впечатляла реакция людей, прошедших начальный курс гештальт-терапии, в результате которого человек, обнаружив свои эмоции и потребности, начинал говорить, что-то вроде: «Да я такой, не нравится, не ешь» или: «Это ты привносишь свое, меня это не касается». К сожалению, такое примитивное понимание гештальт-терапии способствовало формированию общественного мнения о том, что в гештальт-терапии учат разряжаться (следуй чувствам), игнорируя все и всех вокруг. Поэтому, знакомство с позицией, когда терапевт предлагает рассмотреть свой вклад в отношения, очень воодушевило меня. Не в классическом анализе контрпереноса, где обсуждение вклада рассматривается через проекцию клиента, а в контексте реальных отношений.

В последнее время полевая парадигма стала занимать существенное место в моем сознании и способствовала осмыслению практической работы. Познакомившись с идеями и практической работой современных теоретиков гештальт-терапии в полевой модели, я заметила следующее: в моих переживаниях стало гораздо меньше одиночества и стыда, гораздо больше самоуважения. В терапевтической практике моя работа с пациентами с тяжелыми нарушениями стала более эффективной. Усвоенные мною навыки работы с «фигурой», усилением эмоциональных переживаний и конфронтацией оказывались несостоятельными в работе с этой категорией пациентов.

Итак, времена меняются и вопрос "как быть собой?", дополняется вопросом "как, оставаясь собой, быть с другим?". Первоначальная формулировка терапевтической задачи: перейти от манипулирования средой к опоре на себя, приобретает новый ракурс: как принадлежать среде и опираться на эту принадлежность?

Речь не идет о расщеплении, нам важна целостность в способности опираться как на среду, так и на себя. Однако, на мой взгляд, сегодня именно сложность принадлежать, быть вместе выходит на первый план. Поэтому в большей степени наше внимание обращено на возможности находить опору в среде и сама среда приобретает все большее значение.

Давайте рассмотрим основные концептуальные понятия гештальт-терапии. Существуют концепты, которые не претерпели существенного изменения в полевой парадигме и по-прежнему являются основой метода: это принцип целостности, «здесь и сейчас», принцип непрерывности осознавания, переживания, гештальт-терапия как феноменологическая практика, особое внимание к телесности как выражению целостности организма, изучение отношений и интерес к экспериментам. Австралийским гештальт-терапевтом М. Фогарти было предпринято исследованию с целью прийти к консенсусу в понимании того, что же такое гештальт-терапия [8]. В исследовании участвовало около 80 институтов из разных стран мира. Эксперты пришли к согласию, что следующие разделы описывают гештальт-терапию: Сознавание, Здесь и сейчас, Феноменологическая практика, Телесность, Перспектива поля, Контакт, Отношения, Эксперимент.

Теперь обратим внимание на те изменения в понимании основных положений, которые привнес взгляд с точки зрения полевой парадигмы.

Поле

Этот термин, заимствованный из физики, стал использоваться в психологии в целях описания функционирования человека в среде. Можно ли увидеть магнитное поле? Мы не видим его в повседневной жизни, если не заинтересуемся этим явлением и не проведем эксперимент. (Забегая вперед, скажу, что поле в гештальтистском смысле тоже может стать осязаемым при определенных условиях. Здесь хочется избежать овеществления поля, что часто очень соблазнительно, потому что упрощает понимание. Уточняю: я имею в виду, что поле может улавливаться посредством переживания). Разбросанные частицы металлической крошки помогают нам определить существование магнитного поля. Если на листок насыпать крошки и встрянуть слегка, то частицы распределяться не хаотично, а равномерно, под воздействием сил магнитного поля.

К. Левин берет этот понятие и включает в него жизненное (психологическое) пространство человека и напряжения, существующие в нем, которые определяют силу воздействия на человека. Сама сила обусловлена величиной валентности (под валентностью понимают свойство объекта притягивать или отталкивать), присущей объекту в данный момент, и призвана понизить существующий уровень напряжения. Несмотря на учет сложных и многочисленных факторов, действующих в поле в системе Левина, это описание остается в рамках причинно-следственных связей и изначально дифференцированных объектов. Хотя идея, взятая из физики, была попыткой уйти от линейных связей. И то, что на первый взгляд кажется подтверждением (магнитное поле приводит к определенному расположению частиц), при более внимательном рассмотрении показывает, что частицы не просто располагаются в поле, они вносят такой же вклад, как и магнит, намагничиваются сами, становятся частью магнита и взаимодействуют друг с другом, а не только с первоначальным полем. Это отличается от описания поля Левиным.

Именно эти сложные нелинейные связи и недифференцированность объектов становятся основой понимания поля в современной гештальт-терпии [5]. Идея, высказанная основателями гештальт-терапии: «самой простой и первой реальностью является именно контакт» [2], дает толчок к развитию гештальт-терапии в полевой перспективе. «Контакт – это осознавание поля или моторная реакция в нем. Именно по данной причине этот контакт – функционирование границы организма – претендует на то, чтобы представлять собой сообщение о реальности» [2]. Таким образом, контакт предшествует опыту и является функцией поля.

Наиболее сложным, на мой взгляд, является понимание различия между выражениями «в поле» и «от поля» (in the field and of the field). Для того чтобы понять это разницу, приведу цитаты современных теоретиков теории поля.

Почему понятие поля мистифицируется?

Порой в психологической среде можно услышать «...поле откликается» или «...поле дает знать», т. е. возникают явные попытки сделать из поля вещь и даже одушевить ее. Возможно, это происходит из-за всегда существующего опасения того, что невидимо, неопределенно и непредсказуемо. То, что нельзя объяснить, хочется мистифицировать. Действительно, как объяснить, что человек в хорошем настроении заходит в группу, не зная, о чем идет речь, и вскоре, задерживая дыхание, начинает вспоминать свои потери, и это как раз то, о чем говорили другие участники перед его приходом. Или ваш клиент рассказывает о своих достижениях, а вы, возможно, пережив сначала зависть, вдруг начинаете чувствовать сильную и необъяснимую грусть и тоску. И тогда с многозначительным видом так и хочется сказать: «Поле!».

Наиболее прагматичным этот термин предстает в понимании Ж.-М. Робина, который под полем понимает «поле организм/среда», ссылаясь на терминологию основателей гештальт-терапии. Он также утверждает, что, во-первых, поле должно мыслиться как опыт и, во-вторых, рассматриваться как «поле кого-либо или чего-либо». В соответствии с этим «становится невозможным полагать, что поле одного человека может быть общим с полем какого-либо другого человека». И даже предполагая наличие общих элементов, он считает их недостаточными, «чтобы создавать биперсональное поле, если только не перейти с психологического уровне на социологический в самом определении поля» [4].

Напротив, Дж. Франчесетти считает, что поле нельзя свести ни к субъективности, ни к объективности.

Зачем нам, гештальт-терапевтам, это понятие?

Любое понятие является бессмысленным, если оно не находит применения. Мне кажется, что основная идея использования данного понятия заключается во внимательном отношении к этой недифференцированности, когда нет еще отдельных субъектов, а есть только недифференцированные смутные ощущения, из которых потом рождается что-то новое.

Учитывая нашу обычную нацеленность на новый опыт, который лежит в основе творческого приспособления, чем внимательнее и неспешней будет разворачиваться эта фаза, тем меньше риск повторения старого, риск того, что «персонэлити» одержит победу над «ид-ситуацией».

Актуализация происходит в процессе разворачивания интенциональности в текущем контакте. Если предположить, что интенциональность клиента состоит в том, чтобы быть увиденным в своих усилиях быть успешным, и в той цене, которую он платит за эти усилия, то в процессе нашего контакта и будет актуализироваться то поле, которое я как терапевт смогу уловить посредством своего переживания.

Когда я говорю о поле, я предполагаю, что посредством своей чувствительности я рассыпаю железную стружку в пространство, что позволяет увидеть постепенно формирующуюся из хаоса структуру. И тогда моя необъяснимая грусть приобретает смысл через опыт и историю другого. Далее терапевтической задачей будет перевести эту закостеневшую структуру в процесс, в поисках новой формы. Следуя этой логике многозначительное восклицание: «поле откликается» обозначает для меня новые возможности!

Мы и раньше говорили о теории поля в гештальт-тетрапии, но больше в левиновском смысле, т. е. о существовании в поле.

Несмотря на то, что в нашей фундаментальной книге «Возбуждение и рост в человеческой личности» (в русском переводе «Теория гештальт-терапии») впервые понимание психики было вынесено за пределы организма, полностью концепция не была сформулирована. Ф.Перлз и П.Гудмен сами в разных местах демонстрируют то полевую, то интрапсихическую парадигму.

У основателей гештальт-терапии мы можем найти высказывания, принадлежащие каждой из этих моделей: «Мы всегда говорим о поле взаимодействия, а не об изолированном организме»; «Мы говорим о том , что организм контактирует с окружающей средой, но самой простой и первой реальностью является именно контакт»; «Опыт возникает на границе между организмом и его окружением.., представляет собой функцию этой границы»; «Самость – это действующая контактная граница, ее активность формирует фигуры и фоны» [2].

Но в одном из контекстов, когда речь идет о творческом приспособлении, Ф. Перлз и П. Гудмен пишут: «самость произвела процедуру отбора... или обратилась к реальной среде и изменила ее» [2]. Это уже напоминает интрапсихическую модель, где фокусом являются не бессознательные феномены, как у Фрейда, а взаимодействие со средой, но так или иначе организм является чем-то сформированным.

Данный момент мне кажется очень важным с позиции того, как мы воспринимаем основные положения гештальт-терапии. Мы всегда говорили о творческом приспособлении, о контакте, как встрече "я" и "не я", о встрече с другим и пространстве «между», но с точки зрения сформированного организма, который находится в окружающей среде. Следует согласиться с Ж.-М. Робином, который пишет: «диалоговая перспектива, даже если она учитывает вопрос поля, работает так, как если бы изначально существовали два ясно идентифицированных отдельных индивида, два субъекта, которые затем встречаются и трансформируют свой опыт. ...в этом процессе бывают моменты, когда есть я, есть я и ты, есть ты, и когда мы можем встретиться. Это так. Но бывают и другие моменты, где я есть ты, а ты есть я, и такие моменты, где существуют только они, и еще моменты, где существует некое мы, пусть даже иллюзорное, а еще моменты, когда я вообще понятия не имею, кто – я, а кто – ты!» [4].

Как это отражается на практике? Большое значение приобретают фаза предконтакта, недиффренцированность и очень внимательное изучение именно этой фазы. Часто можно наблюдать интервенции терапевта, направленные на преждевременную дифференциацию, к которой терапевта может приводить страх слияния. Нельзя сливаться с клиентом! Это считается ошибкой и порицается, каждый студент это усваивает с начала обучения. Следствием может быть проскакивание этой фазы, что приводит к повторению старого опыта. Так же, как и преждевременный посыл терапевта взять клиенту ответственность за себя (свои чувства и действия), будет стимулировать преждевременную дифференциацию и скорее приведет к воспроизведению привычного. «Одному взять ответственность за то, что я переживаю, было бы отрицанием вас и вашего воздействия на ситуацию и на мой опыт. Self не предшествует контакту. Он создает контакт и создается в контакте – в среднем залоге» [4]. При этом хочется реабилитировать здоровое слияние (без потери терапевтической позиции). Именно здесь терапевт путем сонастройки и резонанса может способствовать разворачиванию Self клиента, приветствуя неопределенность.

Self и контакт как полевой феномен

«Мы говорим об организме, контактирующем с окружающей миром, но именно сам контакт есть простейшая и первейшая реальность» [2]. Я думаю, есть разница в том, концентрироваться на первой или на второй части фразы, хотя Ф. Перлз и П. Гудмен делают акцент именно на второй части. Если мы говорим об организме, который контактирует с миром (интрапсихическая модель), нам более понятны такие определения контакта, как: контакт – это встреча "я" и "не я", опыт взаимодействия с новизной. Одновременно мы предполагаем, что контакт может прерываться путем механизмов прерывания. Но контакт не происходит в пустоте, и без поддержки контакт невозможен (Л. Перлз). В полевой парадигме процесс контакта и есть процесс Self. Мы и раньше говорили о патологии контакта, но как раз акцент на второй части фразы дает нам возможность в больше степени сконцентрироваться на границе и говорить о патологии границы. Это смещает ракурс с того, что клиент «как-то не так» контактирует, к совокупности факторов, которые могут на это влиять. Что это за факторы? Эти факторы можно искать вне организма и предположить, что, если есть какие-либо отклонения в процессе контакта, значит, нет достаточной поддержки среды. Нас всегда будет интересовать, откуда, из какого фона взялись те или иные проявления клиента. Еще раз здесь хочется подчеркнуть:

Интенциональность

Если мы рассматриваем Self как процесс постоянного взаимодействия со средой, принадлежащий полю, то само это взаимодействие предполагает направленность к чему-либо. «Организм всегда находится в отношении с объектом— реальным или воображаемым [4]. Он приобретает смысл и существование благодаря интенциональности». Подробное рассмотрение этого концепта и его применение в терапевтической практике, а также соотношения интенциональности и ситуации можно найти у Ж.-М. Робина [3]. Нас будет интересовать изменения ракурса на практике. Если мы говорим об организме, мы рассматриваем его потребности, как он их удовлетворяет или блокирует. В этом случае мы концентрируемся на организме. Но если мы предполагаем, что желания, импульсы не существуют изолированно от среды, а как раз находятся (принадлежат) ситуации, мы концентрируемся на интенциональности, так как она, подразумевая направленность, включает другого. И тогда у нас, у терапевтов, есть возможность понять интенциональность другого посредством своих переживаний.

Например, я как терапевт чувствую гордость за своего клиента. Не есть ли это способ сообщить мне, как сильно он старается, чтобы быть признанным, и одновременно в этом заключается его история игнорирования в семье.

Или я чувствую грусть (не раздражение, что странно...), слушая в сотый раз ипохондрическое описание соматических симптомов моего пациента. Уловила ли я его одиночество? В этом месте поле актуализируется и разворачивается в терапевтической ситуации.

В полевой модели понятие потребности и ее удовлетворения, сменяется понятием интенциональности. Таким образом, терапевтические отношения представляют путь, следуя которым пациент дает терапевту возможность воссоздать историю отношений, восстанавливая интенциональность контакта, которая до сих пор содержит возможность законченного спонтанного развития. Целительный процесс адресуется актуальному контакту между терапевтом и клиентом. «Именно в терапевтических отношениях есть возможность завершить интенциональность контакта... От концепции саморегуляции 50-х гг. мы двигаемся к парадигме того, что реальность возникает в отношениях. Понятие саморегуляции организма преобразуется в понятие саморегуляции отношений» [7].

Акцент на разворачивание интенциональности клиента влияет на наш выбор терапевтических интервенций. Например, в процессе контакта с терапевтом клиент одновременно чувствует страх и возбуждение. Мы можем сконцентрироваться на том и на другом. Если мы концентрируемся на страхе, то спросим, чего он боится. Если нас интересует интенциональность, то мы выберем исследование возбуждения, продолжая осознавать страх.

Итак, наша задача в разворачивании и по возможности завершении интенциональности клиента. Этот процесс предполагает реактуализацию проблемного поля. Еще раз вспомним цитату из Г. Ионтефа: «Поле (и терапевтическая ситуация) формирует нас, мы действуем не в поле, а из поля. Люди «строятся» из отношений в поле, частью которого мы являемся» [1]. Мы познаем себя через другого и другого через себя. Этот тезис применим также и к терапевтическим отношениям. Одна часть познания другого, которую я уже описала выше, возможна посредством сонастройки и резонанса, а другая –путем исследования своего вклада.

Давайте рассмотрим пример. Клиент чувствует тревогу. Это его тревога, которую он принес? Небезопасно у меня в кабинете? Что-то в моих действиях вызвало его тревогу? Каждый из участников встречи формируется полем. В практическом применении есть разница, как терапевт обходится с проекциями клиента в интрапсихической и полевой модели. В первом случае он возвращает проекцию, а во втором готов рассмотреть тот фон, из которого она рождается, в том числе и тот вклад, который он вносит в формирование этой проекции. (Мне близка мысль, что проекция всегда имеет «крючок» в терапевте.)

Клиент: Я испытываю тревогу сейчас.
Терапевт: Чем я тебя пугаю?
Клиент: Ты слишком авторитетная, в твоем присутствии я чувствую несвободу.
Терапевт: Как я это делаю?
Клиент: Ничего особенного, ты просто есть.
Терапевт: И все-таки, как ты считаешь, какие мои проявления заставляют тебя так думать?
Клиент: Ты настаиваешь на том, что тебе удобно, твой голос становится жестким в этот момент... (начинает плакать) Я никогда не могла возражать в своей семье...

Привнося рассмотрение своего вклада, терапевт реактуализирует проблемное поле. В результате мы меняем фо- кус нашей практики, думая не о том, как может измениться клиент, а о том, как изменить свой вклад в проблемное поле.

Реактуализировать проблемное поле можно путем при- менения модификации техники пустого стула. Данная техника замещается предложением сказать терапевту то, что пациент сказал бы человеку или части себя, помещенной на стул. Данная модификация является спорным предложением для многих гештальт-терапевтов, с основным аргументом: зачем «подстав- ляться» под проекцию клиента. Но если мы рассмотрим этот процесс с полевой точки зрения, то главным будет не проекции, а то поле, которое реактуализируется в процессе этого экспери- мента, и разворачивающаяся интенциональность клиента

Эстетическое измерение и поиск формы

В полевой модели эстетическое измерение приобретает особое значение. Эстетическое в переводе с греческого означает «основанное на чувствах». Именно посредством своейчувствительности терапевт улавливает скрытые элементы поля, способствуя созданию новых форм. И это именно то, что надо развивать, и то, что может относиться к профессиональным компетенциям гештальт-терапевта. Один из современных теоретиков гештальт-терапии М.В. Миллер предлагает связывать эстетику не только с чувствительностью, но и с красотой, со способностью создавать произведения искусства. При этом именно клиент создает произведение искусства. Известно высказывание О.Ранка, который рассматривал невротика, как «несостоявшегося художника».

Как можно определить особенности работы в полевой парадигме?

Самое главное – это не наблюдение и изучение клиента, даже в феноменологическом значении (как клиент себя проявляет), а изучение феноменологии контакта, что означает неторопливое пребывание на стадии предконтакта, приветствуя недиференцированность и неопределенность, разворачивая интенциональность клиента, которая бы обрела форму и смысл.

Учитывая вышеприведенные особенности работы в полевой парадигме, в целях теоретического осмысления своей практики, анализа сессии в процессе обучения и описания супервизорских случаев, я бы хотела предложить пункты анализа терапевтической сессии. Данную схему мы обсуждали и дополняли с коллегами-тренерами нашего института. Мы постарались максимально отразить процесс взаимодействия, т. е. одновременного присутствия двух действующих лиц в процессе, когда шаг одного вызывает ответны шаг другого.

Для того чтобы проиллюстрировать, как пользоваться этой схемой, приведу пример клиентки с послеродовой депрессией. Молодая женщина 22 лет обратилась с жалобами на трудности в осуществлении ухода за своим двухмесячным ребенком. Практически сразу после выписки из роддома она почувствовала сильную тревогу, опасения за состояние здоровья новорожденного. Снизилось настроение, появилась слабость, нарушился сон, пропало молоко, ребенок был переведен на искусственное вскармливание. Стала испытывать сильную вину по поводу своей материнской несостоятельности. Несмотря на помощь семьи в уходе за ребенком, состояние ухудшалось.

На терапевтической встрече говорит медленно, тихим голосом, обвиняет себя. Терапевту кажется, что он находится в тумане, из которого сложно выбраться, время течет медленно. Ситуация немного меняется, когда речь идет о ребенке, о тех усилиях, которые клиентка тратит на то, чтобы заботиться о нем. Она начинает плакать, говоря, что ничего не чувствует к малышу. Терапевт тревожится за младенца и испытывает противоречивые чувства к матери: раздражение и желание подбодрить ее, чтобы она лучше выполняла свои обязанности. Терапевт осознает, что в актуальной ситуации повторяется проблема клиентки, она остается в одиночестве со своей болью. Желание терапевта сказать что-то вроде «все справляются, и ты справишься» только будет поддерживать это одиночество, актуализируя проблемное поле, в котором, возможно, клиентке слишком рано пришлось стать самостоятельной. Рассуждая таким образом, терапевт сможет распознать интенциональность клиентки быть увиденной в ее стараниях быть хорошей матерью и попытках преодолеть это одиночество. Размышляя над своим вкладом в проблемное поле, он может подумать, что он может изменить в своем присутствии. Например, сказать ей, что он видит в ней хорошую мать или/и предложить эксперимент, который бы помог ей ощутить свою принадлежность, в противоположность одиночеству. Поэкспериментировать с дистанцией, с прикосновениями (если клиентка не против), покачать ее, покормить, поиграть с ней, как если бы она сама была ребенком.

Еще один момент, на котором хочется акцентировать внимание. Порой можно слышать, что в полевой модели работа ведется преимущественно с процессом в ущерб содержанию. Меня всегда удивляла данная формулировка. На мой взгляд, если мы работаем с процессом – это и означает работу с содержанием. В том, как происходит контакт, как актуализируется проблемное поле, заключена история клиента, и не обязательно она должна быть вербализирована. Используя выражение представителя интерсубъективного психоанализа Д. Стерна, мы можем увидеть «мир в крупице песка», соотнося имплицитное и эксплицитное в клинической ситуации.

Продолжим тот же пример клиентки с послеродовой депрессией. Клиентка соглашается поэкспериментировать с дистанцией и понаблюдать при этом за телесными ощущениями. Начиная двигаться, она говорит, что ощущает холод в груди, терапевт улавливает свое желание укрыть ее. Следуя за своим побуждением, терапевт спрашивает, возможно ли это для нее. Получая согласие, терапевт прикасается к ней, клиентка начинает плакать и говорить про свое одиночество и усталость. Ее боль оживает и приобретает форму в нашем контакте. Теперь в терапевтической ситуации актуализировались вся ее история и возможность изменения. Итак, работа в полевой парадигме не является альтернативой интра- и интер – субъективному подходу. Как правило, в повседневной практике терапевты используют все указанные подходы. По мере продвижения терапии, терапевт и клиент могут в большей степени выносить неопределенность и позволять полю формировать каждого из них. Именно этот риск и открывает новые, поро неожиданные возможности!